ОЛЬГА.

Новелла первая.

Она по привычки быстро растопила большую русскую печь, что занимала весь угол в их просторном, недавно поставленном отцом доме. Пока печь топилась Ольга начистила картошки чугунок помыла крупу для каши, приготовила еще один чугун с брюквой - напарить Хавронье - большой недавно опоро­сившейся свинье. Стройные Ольгины ножки были обуты в отцовские опорки, но это не мешало ей двигаться споро по избе. В ее девичья руках мелькали то ухват, то кочерга, то нож, чтобы нащипать лучины и разжечь самовар, который она топила сосновыми шишками. К приходу отца, который еще в пять утра отправился на колхозную конюшню, она должна приготовить завтрак. Да только ли завтрак!

Пятнадцатилетняя Ольга была вполне развитой для своих лет, женственной и красивой. Ситцевое платьице в горошину облегало ее гермы с удивительной ласковостью. Две темные косы, толщиной каждая в руку, свисали почти до колен. Глазищи темные, большущие и добрые взглядом на смуглом, классическо­го овала лице со вздернутым носиком, делали ее не по годам привлекательной.

Она совсем недавно потеряла мать. Ее кто-то убил, когда та возвращалась лесом домой. Злодеи забрали кое-что, купленное ею в райцентре - Медное на кровные, заработанные тяжким трудом, денежки. Да еще и надругались. Отец до сих пор не отошел от потрясения: был молчалив и угрюм. Только при дочери глаза его оттаивали и морщины, что избороздили лицо раньше срока, разглаживались. Ему недавно стукнуло сорок пять. Конюх в колхозе, он был еще и заядлым охотником и даже Ольгу научил стрелять из ружья. Она это делала отменно. В ее привыкших к тяжелой работе руках отцовская двустволка стреляла на удивление метко. Даже отец удивлялся.

Пока она скатала домотанные половики-дорожки помыла полы в комнате и вновь разостлала половики прошло порядочно времени тут Оленька спохватилась: - "Ой, а самовар-то как там? -Потух окаянный" 

Все дело было в шишках. Когда угольями самовар топишь одно, когда шишками - совсем другое: растопка нужна хорошая. Пришлось снова щипать лучину, выбрав самые смолистые участки полена, а потом раздувать голенищем сапога. Помучалась, но справилась -таки с этим проклятущим самоваром.

К возвращению отца все было готово: На столе стояла миска с разваристой картошкой, да еще с грибками-волнушками, прошлогоднего соления. К чаю разогре­ла вчерашние калитки.

Печь давно протопилась, и Оля закрыла вьющку. Дом наполнился ласковым теплом, что в февральские морозы было совсем не лишним. Она полила цветы на окошках. А их было три на лицо - совсем неплохо для такой захудалой деревни, как Борки. Да, дом был хорош. Стены из звонкого соснового леса блестели янтарными слезами смолы, особенно там где сучки. Пахло уютом домашним, убогим, но милым сердцу, не богатым, но чистым и родным.

Отец пришел с мороза в избу, успев в сенях снять валенки и сунуть ноги в калоши. Полушубок он снял и повесил возле печи. Молча помыл руки под рукомойником, что стоял в углу, слева возле дверей. Прошел в горницу к столу.

- Оля-ля, справилась дочка, - улыбнулся он одними глазами. Он всегда так называл ее. Не просто Оля или Ольга, а, именно, Оля-ля. С самого детства привык так звать, и Ольге нравилось,             

- Сегодня, хозяюшка, уйду в Медное. Надо брата проведать. Сказали, что у него сынишка хворает и мать тоже. Может, вернусь только завтра. Так ты, смотри, ночью-то никому не открывай. Балуют тут, сказывали мне нонче конюхи-то. Смотри, дочка, не открывай никому. Я и соседу Федьке накажу приглядеть. Только на него надежа плоха.

Поели молча. Отец стал собираться. Гостинцев, каких ни каких, а прихватить надо было, деньжата припрятать да еще к соседу забежать попросить, чтобы присмотрел за домом, особенно ночью, если задержится он в Медном.

Сосед Федор тоже был конюхом и тоже заядлым охотником. Вместе с Петром не раз с ружьишком по лесам да по полям шастали, не одну сороковку раздави­ли за здравие вдруг друга.

Крыльцо избы Федора смотрело на крыльцо дома Петра, и разделял их дворы низенький плетень, который перемахнуть не составляло труда, разве что куры с цыплятами не могли преодолеть эту видимость забора.

Федор колол дрова, когда Петр вышел из дому.

-Слышь, Федор! - крикнул он соседу, подходя к плетню. -Ты присмотри тут за моим домом да Ольгой. В Медное надоть. Может к ночи и не вернусь.

-Шагай, шагай, -откликнулся Федор, -не божись, пригляжу и баба моя присмот­рит. Она к Ольге твоей -всей душой. Своих нам Бог не дал.

-Тогда я пошел. -И Петр направился быстрым легким шагом на большак. Федор долго смотрел ему вслед. В его глазах и поблескивал злой огонек.

"Шагай, шагай, -зловеще прошептал он. -Далеко ль уйдешь?"

Угроза эта была неслучайной. Намедни, послал Федор в НКВД, в Медное  ложный донос на соседа своего Петра. Будто он сын кулака и агитировал супротив власти нынешней! Причиной тому стала зависть: вот, и дом у Петра новый и в колхозе его привечают. Недавно вот ходики новые за работу новые подарили. А что он хуже.

"Вот приберут голубчика, - думал, злобствуя, Федор, - тогда попляшет..." Он вспомнил, как весело тикают новые ходики на стене в Петровой горнице и лицо перекосилось в ухмылке гадкой!              

От Борков до Медного, считай, километров восемь, и все лесом - добрым сосновым, строевым. Могучие корни вечно зеленых великанов перевили тропку, как набухшие вены на руке натруженной человека. Снег укрыл их, но вет­ры кое-где оголили, и ехать таким, с позволения сказать, большаком было не весело. Сани трясло и бросало из стороны в сторону. Двое ехавших на них, один в милицейской форме, другой в штатском отправились в Борки, как обычно, под вечер и к ночи добрались до деревни. Оставив упряжку на привязи в центре се­ла, пошли к дому конюха Петра Игнатьевича Кузьмина, чтобы арестовать и доста­вить его в райцентр.

Деревня утопала в непроглядной тьме. Тишина. Даже собаки не лаяли. Участковый вывел уполномоченного к дому Петра Игнатьевича. Взойдя на невысокое крыльцо, уполномоченный забарабанил в дверь. Где-то все же проснулась и затявкала собака.

Дом молчал. Теперь уже оба приезжих упорно колотили в дверь.

Оленька проснулась и, сунув босые ноги в валенки, набросив шубейку прямо на ночную рубашку, приоткрыла дверь в сенцы.

-Кто там, -с дрожью в голосе спросила она.

-Открывай. Милиция -рявкнули -за дверью.

-Не открою, - не смело ответила Оля. -Отец наказал. Может вы злодеи, что мам­ку мою убили!

-Открывай, мать твою... -рассердились за дверью.

У соседа Федора проснулась жена Пелагея. Она растолкала мужа:

-Да проснись ты, ирод! Ломятся там...

Федор продрал глаза и, услышав шум, крики и собачий гвалт не поняв толком, что происходит, сорвал со стены дробовик и выбежал на крыльцо.

Выскочив на крыльцо и, увидев неясные силуэты барабанивших в двери соседнего дома, бабахнул из ружья в воздух,

-А, мать вашу так, -заорал он и бабахнул со второго ствола. Опер и милиционер на мгновение опешили от столь неожиданного поворота событий. Но тут же подхватились и, перемахнув через низенький плетень, разде­ляющий дворы Петра и Федора, оказались на крыльце последнего, А тот стоял с ружьем в руке, в исподней рубахе и валенках на босу ногу.

Оперуполномоченный рукояткой нагана саданул Федору по башке, и тот обмяк, так и не поняв, что же произошло. Подхватив его, они заволокли в дом, где жена Федора уже зажгла свет. Лампа нещадно коптила, но хозяйка не замечала. Она ус­тавилась на бесчувственного мужа, на вошедших людей и дрожала, как осиновый лист.

-А ну, плесни  ему в рыло, пусть очухается, -приказал уполномоченный мили­ционеру. -Протокол надо составить. Нападение с огнестрельным оружием на пред­ставителей власти! Это, брат, верная "вышка" -добавил он.

Пока оперуполномоченный писал протокол на клочке тетрадной бумаги, Федор пришел в себя. Он так и не понял до конца, что же произошло. Механически оделся, когда приказали. Механически шагая, как заводной ушел в ночь с операми, так и не сказав жене ни слова на прошение.

Черт знает, откуда появилась на небе луна. Сивая, замшелая лошаденка уносила широкие розвальни из Борков в лес, а на них лежал с пробитой башкой Федор да милиционер, да ещё оперуполномоченный, что продолжали ругать, на чем свет стоит, и Федора, и ночь, и собак, что провожали их громким лаем.

Но вот собаки затихли. Стало темно и тихо. Луна снова скрылась, словно сты­дясь содеянного людьми.

Пелагея, в наброшенном на плечи стареньком полушубке, взошла на крыльцо со­седа и постучала: -Я это, Пелагея. Отвори, Оленька,

Девушка узнала голос соседки и впустила ее.

-Что ж таперяча станется-то? -запричитала та. Ей и невдомек, что ее муже­нек накатал злосчастную кляузу на соседа Петра.

-Тетя Пелагея, а за что они увезли дядю Федора?

-Не знаю душенька, милая ты моя, не знаю.

Они всю ночь просидели впотьмах и только к утру забылись сном.

На следующий день к вечеру им сообщили, что в Медном арестовали и отца Оли. Значит рассказал Федор, где искать его...

После этого никто никогда из их деревни ничего не слыхал ни о Петре, ни о Федоре. Они, как в воду канули, как сквозь землю провалились.

Говорили в народе, что расстреляли их где-то под Медным, как врагов народа, Дом Петра отобрали у Ольги и там разместилась какая-то контора.

Ольга стала жить вместе с тетей Пелагеей, которая любила девушку, как свою дочь. Обе работящие, они жили совсем неплохо...

Но тут пришла такая беда, что все остальные беды показались сущим пустяком.

Грянула война!

Ольга к этому времени стала восемнадцатилетней статной красавицей. Тетка Пелагея, заменившая ей мать, умильно глядя на нее, говорила:

-Пава, ни дать ни взять -пава! И в кого ты уродилась такая?

-В маму, в маму, -утверждала девушка. Она оглядывала себя в маленькое зеркало, висевшее в простенке между окнами  подслеповатыми и, поправив локон, вдруг заявила:

-Тетя Пелагея, на фронт я хочу уйти.

Тетка Пелагея уставилась на нее, в испуге прикрыв рот ладонью. Глаза заво­локла слеза, руки задрожали и рот искривился. Вот-вот заревет.

Ольга обхватила ее за шею руками и, заглядывая в глаза, прошептала:

-Тетя, милая, так надо. Надо так... 

-Да, да, душенька моя, согласилась, вдруг, Пелагея. Нет тебе здесь покою. Вижу.

В райвоенкомате приняли Ольгино заявление и обещали дать ответ. Ждать пришлось долго. Какому-то чинуше пришла в голову мысль о том, что девушка дочь врага народа. Но тут вмешалась железная логика событий и ее отп­равили учиться на снайпера, учитывая, что она была хорошим стрелком, о чем Оль­га писала в своем заявлении.

Месяцы учебы пролетели незаметно. У Ольги появились новые друзья, она была на хорошем счету у начальства, а ее красота давала еще один мощный козырь в ее, Ольгину, пользу.

Северо-западный Фронт откатывался под мощными ударами немцев все дальше и дальше на восток. К зиме 41-42 годов он наконец устоялся на рубежах озера Ильмень, болот Невий Мох, рек Ловати и Полы.

Под Демьянским немцы попали в капкан. Так называемый Демьянский котел, долго будет снится и нам и немцам. И Рамушевский коридор смерти тоже. Здесь Роман Ромов, разведчик артполка одной из стрелковых дивизий, и повстречался с Ольгой-снайпером уже известным, имеющим на своем счете десяток убитых нем­цев.

Весна 42-го года расквасила дороги, подвоз боеприпасов, вооружений, продо­вольствия стал почти невозможным. Чтобы переправить их к фронту, приходилось снимать с передовой солдат и выстраивать их в живую цепочку, по которой  передали из рук в руки ящики со снарядами и патронами.

Утолить голод людей не удавалось.

Надо знать, что такое Северо-западный фронт. Это болота, болота и еще раз болота с островками, большими и малыми лесов. Грунтовые воды рядом: копни ло­патой на штык, и, вот она-вода. В окопах лежали в воде по пузо. А дороги? Лежневка! Это такая дорога, когда поперек нее уложены, бревно, к бревну, лесины длиной в ширину автомашины, укрепленные по бокам такими же бревнами, уложенными вершина к комлю или наоборот. Пройдут по такой дороге одна - две автомашины и смешают всю гать с болотной жижей, что рас­таяла под ними. Теперь чинить, не перечинить!

Известно: голод не тетка, голодный солдат не боец!

Штаб артполка располагался близ деревни Верейка, а разведзвод обосновался в одном из трех чудом уцелевших домов.

Передовая проходила в двух километрах. Впрочем, все   было до некоторой степени  условно, ибо тут, в болотах, не существовало сплошной линии окопов,  были лишь укреппункты в пределах огневой связи между собою.

Старшина как раз приехал с полевой кухней и привез сухой паек. Это были, как он объяснил, остатки былых запасов. Выдали по горсти махорки и сахарного песку. Разведчики получили их в два котелка, в один-махорку, в другой-сахарный песок. Еще дали всем по черпаку супу с гречневой крупой. Что это был за суп, сами понимаете. Там крупина за крупиной гонялись и догнать не могли.

Шестеро разведчиков вошли в избу, и стали делить свое «богатство». На большой столешнице разложили по кучкам в ряд сахарный песок и махорку. И как раз когда один из них отвернулся чтобы отвечать на вопрос другого- кому, чтобы по справедливости решить вопрос с распре­делением драгоценной махры и сахара, раздалась команда «Воздух!»

Роман пулей вылетел из хаты, схватив на ходу свою винтовку "СВТ". На дворе он свалился в первую попавшуюся щель, заблаговременно вырытую ребятами. По звуку определил, что идет не тяжелый бомбардировщик, а легкий, пикирующий «Юнкерс». Первый заход немец сделал, сбросив серию мелких бомб где-то на окраине деревни. "Теперь он пойдет на второй", - подумал Роман. "И может, на нас". Щель не позволяла не сидеть не стоять, в ней можно было только лежать, Роман устроился на спине, чувствуя, как вода забирается ему под фуфайку, но не обратил на это особого внимания. Он потверже уперся в стенки щели и устремил ствол винтовки в небо - туда, где, возможно, с появится немецкий самолет: Нарастая, давил пронзительный звук пикирующего бомбардировщика. Он знал, что в обойме у него бронебойно-зажигательные патроны с красными головками, и решил попытать счастья. Нет, он не надеялся сбить фашиста, просто ему было чертовски досадно, что из-за этого проклятого самолета он остался без курева, не успев взять с собой выделенную ему махорку.

«'Юнкерс» шел низко и не пикировал, как показалось Роману по звуку, а, не торопясь, выбирал себе цель для атаки, нимало не беспокоясь о своей безопасности. В прорези прицела винтовки самолет показался неожиданно и лишь на мгновение. Однако и этого времени Роману хватило, чтобы взять упреж­дение и выстрелить подряд несколько раз. Разведчик даже ухитрился развер­нуться и послать еще несколько пуль в вдогонку Фашисту,

Каково же было его удивление, когда вскоре послышался вой. Это немец пытался форсировать двигатели. А затем один за другим раз­дались взрывы. Первый прогремел совсем рядом, обдав Романа тя­желой горячей волной. Второй прогремел где-то за деревней, и взметнувшийся в небо шлейф, черного дыма обозначил падение немецкого самолета.

"Кто это его?" - подумал Роман. Он не мог и мечтать, что сам же завалил фашиста.

Ясность внес откуда то появившийся старшина. Он подбежал к Роману и об­нял его: "О ! Як ты его! О! Получил жао! На, держи, отдаю свой паек махорки, медаль, а мабуть и орден потом побачишь"

Повылезали из щелей разведчики. Все жали ему руку и удивлялись, что, не­уважаемая ими, винтовка "СВТ" оказалась такой удачливой.

Когда же они вернулись в избу за причитающимся им пайками и махоркой, оказалось, что дверь заклинило, а верхние венцы сместились от взрыва. Изба как бы слегка повернулась на нижних бревнах. Koe-как отворили дверь, сахарный пе­сок перемешался с махоркой. Курить махру с сахаром не резон, пить чай с махрой тоже не подарок.

Решили пожертвовать сахаром в пользу махорки. Бросили все в ведро с во­дой. Мохра всплыла, ее выловили положили сохнуть, остальное попробовали -ока­залось пить можно. Разлили по кружкам и выпили. Сахар то он, говорят, дает силы!