ЭДЕЛЬТРАУТ

новелла третья.

На фронт, на фронт, на фронт, на фронт: постукивают колеса на стыках рель­сов. Мерно раскачивается старый товарный вагон. В таких перевозят скот. Даже дезинфекция не поборола устоявшегося запаха навоза. Он смягчается пушисто­стью свежеструганных сосновых досок наших нар.

Почти посередине вагона раскалилась до красна железная печка сделанная из старой бензиновой бочки. Труба выведена в узкое верхнее оконце вагона. Жар от печки вблизи не выносим, но быстро тает по мере удаления от неё к холодным стенкам вагона. Весна ещё не набрала силы на просторах Сибири, по которым катится поезд Романа навстречу неведомому.

Им повезло: у них нары в один этаж. В других вагонах- в два этажа.

Новенькие погоны младшего лейтенанта - гордость и краса Романа помялись от лежания на нарах.

Время и паровоз уносили его с ребятами, такими же как он, офицерами: вы­пускниками, всё дальше от Красноярска, где целый год их пичкали артиллерийскими премудростями в 1-м Киевском артучилище. Они мчались навстречу тре­вожному Фронтовому бытию.

С первого дня войны до отъезда в Красноярск Роман воевал на Северо-западном Фронте. Горечь отступления, почти позор, давил тогда его душу и только Московское наступление пахнуло радостью и надеждой...

Что-то там, впереди? Страх и надежда терзали их души. Никто не подавал вида. Храбрились.

Дружок Романа Петро Кравчук, как всегда заливал байки. Он, да ещё Серж Старжинский лежали в самом центре нар. Это место им уступили за умение рас­сказывать. Вот и старался Петро...

- Дак, где це було не помятую, а тики знаю, ще на полтавщине, - на полном серъёзе вещал он языком - смеси украинского с нижегородским. - Шёл, значит, старый Грицко с калатайкою да собирал людей на сборы. Так собралась громада.

- Собрание, - перевёл Роман.

- Ну... Встаёт тут Миколо Перерепенко и промолвляет: - "Так распроинаибеднейшее селянство. Вси вы знаете, что через нашу реку была знатна гребля. Так ту греблю размыло. Дед Макар намедни с зимлиньи ехал? Ехал, Кобыла водицы захтила? Захтила. Дак дед Макар пидьихал, чтобы кобыла водицы хлыстнула, так ена, как хлыстнула, так тильки ентой-то блыснула... Так будем грублю городить, чи енто-то самое?

Громада миркует: цеш треба гроши! Кричит: - Енто-то самое!

- Пиши Прицко - "енто-то самое". Прицко була секретарем. Записала, что надо.

- Друго пытаньё, це про тын. Вси вы знаете што коло нашей рады стоял  гар­ный тын. Так хозяйски свиньи ходют, да о нём енто чухают. Тын тот сломали. Будим мы тын городить, чи  ентого самого?

Це то же треба гроши, миркует громада. Кричит: - Ентого самого!"

Пиши Прицко: - Сама знаешь...

Íy и останне пытаньё - це дебаты.

Тут встаёт с задних рядов маленькая глуховатая старушка и заявляет:

- Тут Хлопцы, так коли будете того-этого, так ще меня первой того-этого, бо у меня в хате дити малые и корова не доена...

Не скажу, что матерщиной злоупотребляли офицеры, но крепкое словцо звуча­ло частенько толи в анекдоте, толи в байке, толи так чтобы скрыть за ним тревогу.

После весёлых баек и анекдотов Кравчука выступал обычно Роман. Он травил про удивительные приключения великих сыщиков Шерлока Холмса, Ник Картера, Ната Пинкертона, русского сыщика Барцевича и его знаменитую собаку по кли­чке Цезарь. Благо наглотался он этого чтива ещё в детстве, найдя на чердаке сундук с дешевыми пятикопеечными, еще дореволюционными изданиями, этой лите­ратуры.

Ну, а Серж Старжинский пользовался привилегиями за то, что знал все но­вости про их дорожное житьё бытьё. Вот и снова он порадовал всех сообщени­ем, что ночью подцепили наш вагон к составу беженцев, возвращающихся на Ук­раину из далёкой холодной Сибири.

Неожиданно поезд стал замедлять ход. Ребята приоткрыли тяжелую вагонную дверь. Жилья невидно, насколько хватал глаз. Степь с кустиками и берёзовыми колками виднелась в проёме дверей. Весеннее солнце розовым светом окропи­ло землю. Туман висел кисеей над низинами.

Поезд встал. Вскоре из вагонов стали спрыгивать люди.

Кто-то зычно заорал: - Женщины налево, мужчины направо-оо!

Так вот оно что! Господи, да где там разбирать и кому охота лезть под  вагоны, чтобы справить свою нужду. Удивительные мы человеки-люди! Чуть разб­релись и безо всякого стеснения справили свою нужду, кто по-большому, кто по-маленькому.

С шутками и весёлым смехом возвращались в вагоны пассажиры необычного табора на колёсах. Просто диву даёшься, до чего быстро сходятся люди в доро­ге. Не прошло и десяти минут, как возле поезда стали пачковаться пары из офицеров и девушек-беженок. А вездесущий Серж подцепил сразу двух девушек.

Одна чёрненькая с глазами чуть навыкате под тенью густых ресниц смот­рела с вызовом, смело и чуть насмешливо. Вторая с косами толщиной в руку застенчиво поглядывала снизу вверх на стоящих в проеме двери офицеров.

Серж держал  обеих девушек за талии словно век с ними был знаком.

- Мальчики, возьмите нас к вам, - смеясь обратилась чёрненькая.

- Да ради Бога! Руки потянулись к девчатам и они через секунду оказались поднятыми в вагон.

Машинист дал три коротких гудка и поезд стал медленно, медленно набирать скорость.

- Ой, как у вас тепло и уютно, - прошептала та что с косами.

- Да уж не так как у нас. Мы словно сельди в бочке, только рассола и не хватает, - поддержала её подруга.

- Седайте, ласково просимо, - Петро расправил плащпалатку на соломе нар, расчищая место девушкам,

- Мы вас "вторым Фронтом" угостим, - гостеприимно заверил их, Серж. Так - называли консервы-тушенку американского производства. Девушки жались друг к другу, чувствуя себя неловко в окружении десятка молодых парней.

- Да мы не голодны, -слабо сопротивлялась черноглазая,

- Вот и прекрасно, меньше съедите, - засмеялся Серж. - К стати, знакомьтесь: Марина, - он поклонился в сторону той, что с косами, а это Ийя - кивнул он на черноглазую.

Знакомство состоялось. Закипел чайник. На столе сколоченном из ящика по­явилась снедь, бутылка "Спотыкача" и водочка.

Когда на следующей станции девушки покидали вагон, Роман спрыгнул на насыпь, чтобы помочь Ийе сойти. Она смело бросилась ему на шею, прыгая с высоты вагона, и он ощутил упругость её груди. Ему показалось, что она нароч­но крепко прижалась к нему всего на мгновенье, но этого было вполне доста­точно, чтобы взбудоражить молодую кровь. Наигранно сурово оттолкнув Романа Ийя сверкнула глазами и улыбнувшись направилась с подругой к своей теп­лушке.

Серж увязался с Маринкой. Роман остался и смотрел им вслед. Ему было приятно наблюдать, как на стройных ножках Йи, облегая их, колыхалась старенькая шерстяная юбка, а её стан облегал плотно и ласково такой же старенький свитерок.

"Оглянется или нет?" - задумал Роман. "Если да, значит есть надежда".

Вагон беженок был от офицерского пятым. И они с Сержем всё шли и шли, смеясь остротам. Как Роман завидовал Сержу!

Но, вот! Она оглянулась! Она повернулась всем телом в его Романову сторо­ну и подняв руку на уровень сердца сделала лишь пальчиками руки прощаль­ный жест. Роман замахал ей в ответ обоими руками весело и почти ошалело.

Дывись-ко! Некак та жидовочка тебе приглянулась? - улыбаясь с высоты ваго­на, съязвил Петро.

...Их поезд наконец оставил позади холодные просторы Сибири, и дымил во всю по европейской части страны.

Вторжение женщины в жизнь всегда событие, а когда тебя в возрасте двад­цати лет держат за забором и ты вырываешься  наконец на оперативный простор, то встреча с женщиной становится подобной шторму. И Романа качало...

Ночью он ворочался с боку на бок и в голову лезли мысли беспокойные, как стук колес. Неожиданно вспомнил он косы Ольги, а от них мысль ушла к Катюше.

Странно, почему одним везёт, а другие хлебают горе пригоршнями? Нет, не спится... И этот стук на стыках рельсов. Раньше он убаюкивал, сегодня не даёт спать...

Конечно, виновата Йя. Не так уж много женщин он знал.

Скоро фронт, а там... Черт, он совсем не спешил бить немцев. Ему стыдно было признаться в этом самому себе, но это было так. Еще не известно кто ко­го первым побьёт или убьёт. А, будь, что будет. Роман решительно повернулся на другой бок, разбудив при этом Сержа. Тот недовольно что то пробурчал и тут же снова заснул. Роман тоже последовал его примеру.

Станции, где на каждой был кипяток бесплатно, как говорил Петро, одна за другой уплывали будто назад. Украина являла собой грустное зрелище.

Пепелища, толпы беженцев, возвращающихся на родные места, разбитые дороги, на которых утопали в весенней грязи повозки и автомашины.

Но солнце щедро, не по-сибирски, изливало благодать на землю и она парила, дышала, ждала хозяина.

На одном из перегонов Роман с Йей устроились в тамбуре вагона, открыто­го всем ветрам и весеннему солнцу. Поезд тащился ужасающе медленно, но они этого не замечали. Эта красивая еврейка оказалась более опытной чем он думал. Нет, она не была развратной в той степени, в какой рисовала развращенность наша литература, но была раскованнее Романа. Тамбур товарного вагона вели­колепное место, узкий мостик для перехода с одной стороны поезда на другой с единственным сидением для кондуктора, вделанном в стенку вагона, с желез­ной рукояткой ручного тормоза. За полустенкой вид на буфера вагона, живущие своей жизнью, побрякивающие, поскрипывающие, совсем как живые. Весенняя теп­лынь ласковым ветром развевала волосы молодого создания, сотканного, кажется, из солнечных лучей, огромных глаз и дешевого ситца, под которым упругость девичьего тела звала и манила. Кажется мир прекрасен! Забыт поезд несущий тебя всё ближе и ближе к кровавой сече, забыты руины сёл и деревень, забыто всё, есть только он и она, Роман примостился на жестком, небольшом сидении, на коленях у него - Йя. Она то вскидывается, упираясь спиной в полустенку ва­гона, то прильнув, шепчет Роману на ухо что-то про Киев, куда скоро приедет, про то, как ей хорошо сейчас, про то, какие у него добрые глаза и красивый рот.

- Ты меня проводишь в Киеве? - щекочет она.

- Да, да... Если, конечно, стоянка будет продолжительной. - Его руки ласкают её длинные стройные ножки, затянутые в дешевые хлопчатобумажные чулки. Она чуть раздвигает плотно сжатые ноги и рука его находит тепло, укромное место между ними. Йя словно безучастна ко всему. Она обвила руками шею Романа и только чуть-чуть покусывает мочку его уха, да горячо и напряженно дышит. Чувство полного опьянения победой приходит к Роману и он торопливо нащупав резинку её трусиков снимает их с одной из её длинных и стройных ножек, Оста­ётся повернуть её к себе и расстегнуть галифе,...

Стоянка в Киеве оказалась долгой. Офицерский вагон должны были прицепить к поезду, следующему к Фронту.

Роман собрав весь свой почти сухой паёк, кое-что прихватив у Петро, вместе с Йей отправился на её квартиру. Она была дочерью зубного врача и жила где-то на Крещатике. Они довольно долго шли среди руин Крещатика. Наконец, в глу­бине одного из дворов, куда они едва пробрались через груды битого кирпича и щебня она остановилась. возле выгоревшего изнутри дома, без единой рамы, с глазницами окон пустыми и темными. На втором этаже они вошли в квартиру, двери которой уцелели и огонь её почти не тронул каким-то чудом. В комнатах громоздились кучи разного хлама и лишь на кухне стоял целёхонький стол. На полу валялись предметы кухонного обихода. Йя долго бродила, словно лунатик, по комнатам. Роман стоял прислонясь к дверному косяку. Не на что даже было присесть. Роман пошел в другие квартиры, и вскоре нашел старый матрац и две табуретки. Йя присела грустная и отрешенная.

Отец где-то на фронте, мать умерла в Сибири, а дочь сидит среди разбитой, разоренной квартиры в некогда славном красивейшем городе, Киеве и не знает что ей делать? Роман почувствовал, что должен был утешить девушку. Но как, чем?

- Давай перекусим, отметим твоё возвращение в родные стены, - Он взял Йю за худенькие плечики и приподнял. Она с готовностью прильнула к нему.

- Да, да, - прошептала она и горько расплакалась.

- Ну, ну, - попытался утешить её Роман, - видишь жизнь возвращается, а ведь со дня освобождения Киева прошло всего ничего. Не журись, как говорит мой друг Петро, всё образуется, найдёшь власти, они помогут.

...Только к вечеру следующих суток их вагон наконец прицепили к воинс­кому эшелону и он тронулся к фронту.

На станции Жмеренка - крупном железнодорожном узле, где к этому времени скопилось множество воинских эшелонов, началась крутая бомбёжка.

Фашисты прилетели на рассвете. За два года отступления и боёв на Северо-западном фронте Роману пришлось испытать не одну бомбёжку, но столь эффектной не видел. Заход за заходом, заход за заходом. Юнкерсы клали бомбы в гущу эшелонов. Скопившиеся на станции люди бросились бежать подальше от железной дороги.

Роман видел как новая волна стервятников высыпала бомбы над головой. По его расчётам, они уйдут вправо, и он шмякнулся в канаву со свежей весен­ней водой.

Разрывы бомб слились со взрывами цистерн с горючим, пламя, дым, грохот, какой-то не реальный мир развернулся перед глазами. Буквально в десятках метров от него огромный пульмановский вагон встал на дыбы и опрокинулся на цистерну с горючим. Огненная река разлилась по путям и боясь, что она дойдёт до него, он вновь пустился бежать...

...В штабе армии Петро, Серж и Роман получили направление в 94-ю гвар­дейскую стрелковую дивизию, в 199 гвардейский артполк. Пару десятков верст им предстояло пройти вдоль линии фронта, практически вдоль Днестра, аж до самых Дубосар.

Двигались по двадцатикилометровой полосе, вдоль линии Фронта. Оттуда было выселено всё мирное население. Деревни и посёлки брошены жителями целёхонькими. Во дворах гуляла разная  мелкая птица вроде гусей, уток и кур, в подва­лах почти каждого дома хранилось вино в бочках, утварь и убранство домов были не тронуты, ожидая скорого возвращения хозяев.

Странно было видеть обезлюдевшую»но такую веселую в молодом весеннем наряде, молдавскую деревню. В красоте и солнечности весеннего дня сквозило что-то тревожное, непонятное, не объяснимое, исходящее от тревожной тишины и бездвижности улиц, подворий домов... Хотелось спрятаться от этого кошмарно-красивого весеннего дня, от тревоги, от надвигавшегося страха.

И офицеры устроили пир. Со всей деревни стащили ковры в богатый дом свя­щенника, где обосновались потому, что обнаружили много тонких свечей. Наполни­ли стол жареными утками. Нацедили в большие глиняные глэчики красного мол­давского вина. За столом возле каждого стояло по утке, по пустой кружке, ря­дом по глэчику с вином, черпай сколько душа примет. Большая горница увешан­ная коврами, полы застланы ими же, на скамьях тоже ковры и на дверях углем н написано: "Комната восток".

Их пир во время войны длился всю ночь. Перепились основательно. Не помнили как уснули.

Разбудил Романа истошный крик Сержа. Он, как белая мумия, катался по полу и орал. Оказывается раздели его бедолагу, облили вином, и закатали в муку, что нашлась в корыте под лавкой. Мука, конечно, спеклась и Серж проснувшись не мог никак продрать слипшиеся глаза.

Отмывали и похмеляли Сержа сообща. Он ругался на чем свет стоит и был зол, как бобик.

К полудню всё обошлось. Офицеры собрались в последний короткий бросок к штабу дивизии. Захватив с собой по жареной утке и два глэчика вина, каждый литров на двадцать, они привязали их на длинные жерди, взвалили на плечи и подались.

Но едва отошли от села версты две, как они увидели мчавшийся Додж с ав­томатчиками.

Патруль быстро доставил молодёжь в штаб дивизии. Там они приняли "'фильтрацию" и вскоре оказались в своём артполке.