В разгар веселья явился дружок Романа комбат второй батареи Жорж Званов. Предложил было Роману сходить по бабам, но увидев в его обществе Эдельтраут, замолк открыв рот.

- Где это ты отхватил такую красотулю? - позавидовал он Роману.

- Да так, по случаю.

- Ну, ну, не стану вам мешать. - И комбат удалился.

Эдельтраут и мамаша обеспокоились, но ободренные Романом, принялись ему рассказывать о их немецком житье-бытье.

Потом стали танцевать. Роман конечно с Эдельтраут. Панченко с Мути.

Женщины, наконец наевшиеся до сыта, изрядно подвыпившиеся совсем разомлели. Видя, что они страшно устали от тревог нынешнего дня, от встречи с победите­лями и ожидания страшного суда над ними, Роман предложил отдыхать.

Две смежные комнаты, что отвел им Роман, очень понравились немкам. Они бес конца благодарили его пока тот не простился с ними, пожелав спокойной ночи.

Панченко устроился в зале на кушетке. Роману досталась широкая двуспальная кровать врача с шикарной периной и высокими подушками.

Он уже совсем собрался заснуть, когда услышал тихий шорох отворяемой двери. В сумраке комнаты различил светлую фигурку Эдельтраут в длинной, почти до пят, нижней сорочки. Она словно бы проплыла к его кровати и тихонечко при­села на её край. Роман не стал выяснять причину появления Эдельтраут. Он слишком хотел её, он был словно помешанный от радости, что эта немецкая кра­савица готова ему отдаться.

Роман привлёк к себе хрупкие плечики девушки и она покорно прилегла к нему с бока, стыдливо натянув на себя тонкую, но очень тёплую перину.

- Рома, Рома. Битте нихт шлехт, бите, бите, - умоляюще шептали её губы.

- Да что ты, глупая, разве я могу на тебя сердиться, - по-русски бормотал ей в ответ Роман. Он привлёк её к себе и зарылся носом в бурные волны волос Эдель. Он нежно обнимал девушку и только старался чтобы она нечаянно не ощу­тила его вздыбленной плоти.

О, он страстно её желал! Но ещё более - не хотел причинить ей боль, как победитель. Эдель всхлипывала не то от счастья, не то от ещё чего, прижалась к Роману теплая, покорная, сладкая. Они так и заснули в объятьях друг друга, так и проснулись на следующий день счастливые как дети и бесконечно влюбленные.

Такой тёплой и солнечной весны, как весна сорок пятого, не помнят даже старики немцы. Май принёс победу славную, долгожданную русским, позор и уныние немцам. Однако они оказались не гордыми, а законопослушными и, в общем-то, милыми людьми.

Отпраздновав в парке Сан-Суси, бывшей резиденции Прусских королей  день Победы, Роман возвратился к себе на Грайсфельдерштрассе, где его с нетерпе­нием ждала Эдельтраут. Перед глазами его, маячил огромный портрет Сталина, поднятый в небе Берлина на аэростатах. Разинув рты глазели на него берлин­цы. А Роман видел лишь глаза Эдельтраут, огромные, ждущие, доверчивые. Как этот народ, где есть такие прекрасные девушки, как Эдель, мог причинить людям сто­лько горя? Опустится до положения зверя, когда человеческая жизнь ничего не значит, когда людей можно было не только убивать на войне, но сжигать живьём в топках печей Майданека, Освенцима и других учреждений смерти?

Романа ждали и основательно подготовились к встрече. Стол, стараниями Панченко, а он был основным поставщиком продуктов и деятельной, миловидной Мути - матери Эдель, представлял шедевр кулинарного искусства. Винные бутылки роились в центре стола, закуски благоухали в тарелках вокруг, цветы в двух вазах источали тонкий весенний аромат. Интересно, откуда они взялись? - подумал  Роман.

Одним словом - праздник Победы продолжался. И две немки вместе с двумя русскими чувствовали себя за праздничным столом счастливыми. Удивительно, но фактически верно.

- Завтра мы уходим отсюда,  -сообщил Роман, Когда Эдельтраут поняла сказанное, она погрустнела и на глазах девушки навернулись слезы.

- Не грустить! - нарочито строго прикрикнул лейтенант. - Не далеко и не навеч­но. Мы будем наведываться к вам часто. Так ведь, мой друг, Панченко?

- Угу, - согласился тот, пережевывая кусок сосиски. Ему было не в первой ухо­дить с насиженных мест.

В эту ночь Роман снова спал с Эдельтраут. Но никто не знал кроме них, что спят они как брат и сестра. Что Роман бережёт честь девушки и ждёт, когда она сама, по доброй воле, отдастся ему. Так и случилось в ту ночь. Она то и стала их первой брачной ночью.

Большой, чувственный рот Эдельтраут, её горящие огромные глазища, её теплые ласковые руки и упругая грудь. Боже неужели это всё его, Романа, ему отдано не по праву победителя, но по праву вечной, неистребимой не враждой государств, не какой другой силой, а по праву любви, высокой и чистой, как эти зелёные глаза?

Их артиллерийский полк расквартировали на окраине Берлина в казармах Геринга.

К этому времени лейтенанту Роману Ромову присвоили звание гвардии стар­ший лейтенант, наградили орденом "Отечественной войны" и назначили началь­ником штаба дивизиона. В дивизионе три батареи 76 мм пушек на конной тяге. В казармах Геринга нашлись помещения не только для рядового и сер­жантского состава, но и для офицеров, а так же отличные конюшни для лошадей.

Роман поселился со старшим лейтенантом, командиром второй батареи, Жоржем Звоновым и начальником связи полка капитаном Рыхловым, человеком уже пожилым.

У всех поднакопилось достаточно много трофейных шмоток, кое у кого води­лось и золотишко, и разные ценные вещички вроде дорогих фотоаппара­тов. У Романа в чемодане из желтой добротной кожи тоже кое-что было припрята­но.

Самым распространенным стало меняться часами. Прикроешь рукой свои часы и предлагаешь партнёру: - Махнём не глядя. В большинстве случаев согласие не заставляло себя ждать. Так Роман "домахался" до того, что свои часы сменил на пустой корпус от часов, правда золотой.

И ещё среди офицерья, изголодавшегося за войну, стало обычным "ходить по бабам", благо недостатка в немках, желающих вступить в связь с русскими не было.

Такая вольность была тут же наказана. Многие подхватывали ганарею, а то и кое что похуже. Заболел и комбат - два.

Романа выручала прочная связь с Эдельтраут.

Городской транспорт в Берлине ещё не работал. Роман, чтобы добраться до Грайсфельдерштрассе, брал у старшины лошадей и вместе с Панченко отправлялся к любимой.

В этот раз у Кляйстов были гости: подруга Эдельтраут, Эльза со своим кава­лером длинным и тощим американцем, белобрысым как заяц с нагловато бегающи­ми глазами. Роману он не понравился. Впрочем, что ему, целоваться что ли с этим союзничком?

На столе появилась снедь, заботливо захваченная с собой ординарцем, водоч­ка и ликёр и неизменная пачка "Казбека".

Выпили, закусили, ещё выпили. Эдельтраут не сводила с Романа влюбленных глаз. Видно было - скучала!

Американец пил и жрал за двоих, а курил только свои сигареты, причем вся­кий раз пачку прятал в карман. Это стало раздражать Романа.

"Вот, сволочь" - подумал он. - жрёт наш хлеб, соль, а сигареты зажимает. Ну, ладно, я ещё тебя достану. И Роман вновь налил полный стакан ликёра этому союзничку.

Интересным было то, что американец не говорил ни по-русски, ни по-немецки. Роман с Панченко не знали английского, а по-немецки он, Роман, мог только примитивно объясниться, разве что, с Эдельтраут. Ну, мути немного волокла по-рус­ски. Но это ничуть не мешало их общению, создавалась даже видимость какой-то беседы осмысленной и понятной всем.

В очередной раз наполняя рюмки ликером, Роман налил полную американцу и словно покачнувшись опрокинул рюмку, так что всё вылилось тому на штаны, как раз на тот карман, где хранил он свои драгоценные сигареты.

Американец вскочил как ужаленный. Он понял недружелюбные действия Романа. Схватив рюмку соседки Эльзы выплеснул её в сторону Романа. Тот не долго думая, перекинувшись через стол, схватил американца за ворот и влепил кулаком под глаз, так что тот свалился со стула.

Женщины вскочили, Эльза повисла на руках американца, Панченко обхватил старшего лейтенанта сзади. Впрочем, Роман и сам понял, что зашел слишком далеко.

Американец кричал, ругался, но его подруга быстро выпроводила. Они ушли. В комнате повисла тишина.

Разрядила её Эдельтраут. Бросившись на шею Романа, она зашептала ему что-то своё. Понял он только одно, что она довольна. А это было для него главным.

- Пойду проведаю лошадей, - сказал Панченко и, встав, ни капельки не шатаясь, хотя и выпил немало пошел к выходу.

- Выпьем ещё по маленькой,  -предложил Роман. Налил. Выпили. Мути отправилась на кухню, собрав со стола грязную посуду. Эдельтраут и Роман запустив патефон самозабвенно стали танцевать.

Влетел запыхавшийся Панченко: - Товарищ гвардии старший лейтенант, начал он официально, - лошади пропали.

- Как пропали? - по-глупому спросил Роман.

- Так и пропали. Вместе с седлами уздечками и мешком. Вашим мешком, добавил солдат.

- Вот это да! Неужели американец нагадил, - размышлял в слух Роман. Эдельтраут поняв по вытянувшимся лицам гостей, что случилось что-то неп­риятное попыталась выяснить у Романа в чем дело.

- Цвай пферд нихт, - как мог объяснил он девушке.

Та выбежала на улицу, видно захотела убедиться сама в случившемся.

- Придётся заночевать, - решил Роман. - Может к утру что-то прояснится.

К утру не прояснилось ничего. Пришлось нашим ловеласам пешком добираться домой.

В казармах Геринга жизнь шла своим чередом. Офицеры бегали по бабам, потом лечили триппер, менялись трофейными шмотками. Солдаты не отставали от них. Командование стращало всех всяческими карами за связь с немками. Но всё продол­жалось по-прежнему, пока не пришел приказ передислоцироваться в город Висмар на побережье Балтики.

К этому времени в Берлине открылся ресторан для офицеров. Там за оккупационные марки можно было хорошо кутнуть. Тут Роману здорово пригодили­сь те самые оккупационные марки, что он выиграл, в своё время, в карты. В начале-то на них ничего не покупалось вот и играло офицерьё на них в картишки, причем за ненадобностью не жалели, ставки были очень высоки. Роман сорвав один такой крупный выигрыш, набил полевую сумку банкнотами и бросил в повоз­ку старшины. Ну а теперь, найдя её целёхонькой, пустил деньги в оборот.

Он притащил к Эдель целый чемодан разной снеди, вина, водки, подарил ей золотые маленькие часики и только потом открыл, что они уезжают из Берлина, так как казармы Геринга отходят союзникам по договору о разделе Берлина. Роман не на шутку испугался бледности, что покрыла лицо Эдельтраут. Девушка едва держалась на ногах от потрясения. Она робко и нежно опустилась перед сидящим Романом на колени, обняла их и тихо зашептала что-то по-немецки. Роман прильнул поцелуем к её головке и лицо утонуло в пышных локонах девушки. "Нёужели я её правильно понял" - подумал он, - Эдель шепчет о ребёнке, повторяя "киндер", "киндер, кляин киндер".

Да, Эдель сообщила ему потрясающую новость. Она беременна. Роман так обра­довался этой вести, что совсем забыл о своём положении русского, советского офицера, в поверженной Германии, вступившего в преступную связь с недавним смертельным врагом!

- О-ля-ля, - закружил Роман девушку по комнате: - О, ля-ля!

Но Эдельтраут не разделяла восторга Романа. Она женщина, она думала по другому и о другом...

Условившись писать друг другу, они расстались.

По прибытию в Висмар Роман прежде всего написал письмо Эдельтраут не упо­миная, где они находятся. Это считалось военной тайной.

Он как и прежде работал начальником штаба дивизиона. Время было хлопотное. Поступило пополнение из тех, что были в своё время угнаны в Германию, а они то и дело убегали к своим бывшим хозяевам, где имели подруг.

Неожиданно его вызвали в проходную части. Сказали, что его хочет видеть какая-то немка.

Роман остолбенел, увидев за воротами части Эдельтраут. Она смотрела на Романа радостными глазами, немного виноватыми, но такими милыми, такими лучис­тыми!

- Господи, Эдель! - вырвалось у Романа. - Пойдём со мной. Быстренько! Он увлёк девушку за собой в сторону недалёких офицерских коттеджей. В одном из них, на первом этаже, жил командир дивизиона, на втором - он.

- Будешь жить здесь: - Сказал он, усаживая девушку на широкий кожаный диван. Располагайся пока.

Эдель мало что понимала из его речи, но догадывалась почти обо всём. Она согласно кивала головкой и ждала, ждала когда же Роман её поцелует. Но тот ошеломленный её неожиданным приездом никак не мог придти в себя. Овладев на­конец собой, Роман заключил Эдель в объятия и они уже до самого вечера не могли оставить друг друга.

Эдельтраут стала жить вместе с Романом который выдавал её за прислугу. Конечно он старался не афишировать своей связи с Эдель, но это плохо удава­лось.

Спустя месяц или около того, слухи о том, что Ромов живет с немкой дошли до заместителя полка по политчасти майора Рябинского. Он долго убеждал стар­шего лейтенанта в чудовищности его проступка. Приказал немедленно прекрати­ть всякую связь с немками.

- Вы и другим это же приказали? - Язвительно спросил его Роман. - Может быть триппером болеть перестанут, а то в полку что ни офицер то и с наваренным... Меня эта немка от той напасти уберегла. Да разве в этом дело. Люблю я её!

- Ну это ты брось, Ромов. Любить бабу врага! Ты и сам становишься им. Короче, не прекратишь связь с немкой, пеняй на себя. Ясно?

- Ясно! - Роман взял под козырёк и вышел.

Эдельтраут он ничего не сказал, а вот с командиром дивизиона поделился своей проблемой.

- Мил человек, я тут тебе не советчик. Есть сердце, есть совесть. Тебе решать. И Роман решил. Он ничего не сказал Эдельтраут о приказе замполита и по-прежнему, даже более откровенно, стал в обществе Эдельтраут показываться в ресторане города. На автомашине "Опель-капитан", которую он выменял у замес­тителя командира полка по хозобеспечению на кожаное пальто, они с Эдель частенько выезжали за город на побережье Балтики.

Кончилось всё так, как и должно было кончиться. Романа демобилизовали из армии по морально-этическим причинам. Правда в приказе об этом ничего не было сказано.

Роман покидал Германию. Её оккупационные войска лишились грамотного, спо­собного офицера. Да мало ль чего лишались тогда победители. Ещё ладно, что в тюрягу не угодил. В те времена это было просто. Шел 1946 год.

В Берлине в ожидании эшелона на восток, Роман жил у Эдельтраут. Они с ма­терью так и остались в той квартире, что отыскал для Романа его верный ору­женосец Панченко.

Он отдал ей всё что имел самого ценного из трофеев, обеспечив безбедное житьё, по крайней мере, на первые месяцы.

Между ними ничего не было сказано о ребёнке, которого она носила.

Будущее нисколечко не страшило Романа. Его страшила разлука с Эдельтраут. Из его жизни впервые уходила любимая женщина, да ещё ожидающая его ребёнка. Это было невыносимо больно. Казалось бы, он должен был привыкнуть к насилию. Вся его прошлая жизнь, по большому счету, была насилием над его Романовой личностью. Учеба - принуждение, арест и гибель отца - жестокое принуждение, смерть матери - нелепая трагичность, его служба в армии - непрерывное принуждение. Даже песня припомнилась ему: "По приказу пыль дорог толочь, по приказу жрать и спражняться"...

Нет, невесело было на душе Романа,

И прощание с Эдельтраут на перроне берлинского вокзала стало последней каплей переполнившей его душу.

Он плакал вместе с Эдельтраут, уткнувшейся в его плечо. И, странно, ему не было стыдно. И те, кто видел его слезы, вроде бы понимали его. Может быть ска­занное "плакал" не очень точно и он лишь ощутил, как глаза наполнились сле­зой и защипало в носу, но усилием воли остановил слезы. Он был, всё-таки рус­ский офицер, победитель! Всё происходящее показалось ему не реальным, словно бы кто-то другой, а не он Роман Ромов прощается сейчас с чем-то очень доро­гим.

Да он простился с целым периодом своей жизни, который в последствии будет считать самым важным, самым значительным в своей биографии.