Главная | Регистрация | Вход Приветствую Вас Гость | RSS
ДОНСКОЕ ВЕЧЕ Пятница, 29.03.2024, 00:39
Журнал
часть 3

      Я уже говорил,  что командир мой родился на Украине  в Большом Токмаке. Возвращались  мы однажды с задания недалеко от него, а Саша говорит: - «Вася, дай курс, давай пролетим над Токмаком» . А тогда это был ещё тыл врага.  Я ему отвечаю: - «Ты что, такой крюк делать», а он – «Ну, давай слетаем». Я говорю: - Ну, чёрт с тобой, лети,  может, не собьют.

       Сделали мы круг над его родиной на максимально низкой  высоте, он увидел свой дом и кричит: - Вон моя хата! Желание пролететь над родным домом оказалось сильнее боязни быть сбитым, и сильнее  возможного наказания, которые  последовало бы, если бы командование  узнало  о нашей «самоволке».

        Возвращались мы  с задания обычно под утро. Я прокладывал курс так, чтобы не напороться на вражеские объекты, укреплённые зенитками и истребителями. Пока же летели по тылу врага, трудно  было удержаться от налёта на отдельную колонну фашистов.  Как только командир выслеживал такую цель, в равномерном, усыпляющем гуле моторов нашей машины  слышался его возбуждённый голос: - Ну, что, побалуемся?  Мы трое, моментально  сбросив с себя предутреннее оцепенение, в едином порыве кричали: - Побалуемся! И опять голос командира, - Вася, давай курс! Мы разворачивались и начинали обстреливать составы, колонны техники. Официально это не запрещалось, но и не поощрялось – слишком дороги были наши Ил-4 для поражения более важных целей, и слишком важны были кадры лётного состава. Но удержаться от налёта было невозможно, - получайте, гады, пришли на нашу землю, смерть вам!    И многие экипажи  поступали так же. Стрелковые орудия на наших самолётах были лучшие в авиации. Вот смотри, - отец показывает мне снимок  модели Ил-4 на бланке приглашения его на празднование 40-летия полка, впереди, как игла, это ствол  пулемёта ШКАС. Это пулемёт конструкции Шпитального - Комарницкого авиационный скорострельный. Он делал 1800 выстрелов в минуту.  Для сравнения – «Максим» делал 200 выстрелов  в минуту. Носовой пулемет – штурманский. У стрелка – радиста (он располагался примерно в центре машины) – пулемёт УБТ – универсально-бортовой  тяжёлый. Стрелок  прикрывая самолёт сзади – у него была спарка  ШКАСов.

       Во время боя важна слаженность действий всего экипажа. Если самолёт пикирует, прицельнее стрелять штурману, если набирает высоту – стрелку. Не знаю, как во фронтовой авиации, а у нас в АДД стрелковое оружие  смазывалось  только  медвежьим жиром , у него особая консистенция, позволяющая  пулемётам действовать безотказно при любой температуре. Это сколько же надо по лесам извести медведей, чтобы обеспечить авиацию! Так что в нашей победе и их доля есть.

        Температура  в машине даже летом была 10-15 градусов мороза. А зимой  и до 40  доходило, ведь при подъёме на 100 метров температура понижается на один градус.

       На таком холоде вы же, наверно, в перчатках работали? – спрашиваю я.

       Какие там перчатки. От холода нас защищали меховые комбинезоны и унты, при самой низкой температуре, от её перепада, от  тяжёлой работы  мы исходили потом, так что руки холода не чувствовали. Может, они и мёрзли, но общее  нервное напряжение организма не реагировало не это.

       Не только в бою, но  и при взлёте нужна слаженность действий экипажа, а при взлёте особенно – командира и штурмана. Обычно взлетаем так, я стою во весь рост смотрю в астролюк,  намечаю  ориентиры, как только я закрываю люк, это знак  того, чтобы  машина начала разбег.

       После  того  трагического случая, когда при перелёте на основную базу разбился транспортный самолёт с 39 лётчиками  вместе с командиром дивизии генералом Новодрановым – этот  случай описывает дважды Герой Советского союза, лётчик АДД Александр Игнатьевич Молодчий в своей книге  «Самолёт уходит в ночь» - я всегда перед вылетом  спрашивал у Саши: - «Закрылки проверил?». Что было причиной той аварии, произошедшей в соседнем полку, точно конечно, никто знает, но тогда у нас говорили, что самолёт тот взлетел с закрытыми закрылками.

       Саша был командиром звена, а в самолётах у  командиров звеньев часто  было двойное управление, было оно и у нас, то есть я, штурман, тоже мог  помогать пилотировать  машину.

       Как только я спрашивал про закрылки, Саша  мне говорил: - «Помоги поднять хвост».  И я ручку штурвала тянул на себя,  мы вместе с командиром  отжимали штурвал. Вдвоём мы быстрее это делали, хвост самолёта поднимался быстрее, и  поэтому машина могла  быстрее набрать ускорение.

       Хвост самолёта при взлёте первым отрывался от земли, а при посадке последним принимал горизонтальное  положение.  Поэтому у нас шутили: - Кто больше всего бывает в воздухе? – Стрелок!, - так как он располагался в хвосте самолёта.

       Пилоту такого самолёта, как Ил-4, нужна была  большая физическая сила. И командир мой, несмотря на свой небольшой рост, был очень сильный. Моё кресло в самолёте располагалось  под его ногами, он сидел ярусом выше, так вот даже от его ног, как столбами упёршихся в пол, исходила сила.

       Сначала мы с ним летали в разных экипажах. У меня был командир Федоренко, мы с ним после войны некоторое время переписывались, а у Саши – штурман Цховребов. Я с Федоренко сделал 5 или шесть вылетов. Саша  с Цховребовым 11 вылетов. Саша училища не заканчивал, он научился пилотировать самолёты в аэроклубе у себя  в Большом Токмаке, и после  начала  войны за хорошие показатели в боевой подготовке попал в АДД.

       После выполнения задания командир экипажа докладывал о нём во всех подробностях командиру полка, а штурман – штурману полка.

       Почти в каждом полёте Федоренко, выбиваясь из сил, говорил мне, всё я больше не могу, устал. Я видел, что он в самом деле  на пределе своих возможностей с трудом ведёт самолёт. Однажды из-за того, что у него иссякли силы, мы  сделали вынужденную посадку. Приземлились мы, едва перелетев линию фронта, на взлётную полосу одного из формирований фронтовой авиации.  Но досада от вынужденной посадки  у меня сразу прошла, как только я увидел, с каким восхищением лётчики с истребителей рассматривают нашу машину, и почти триумф я испытал, когда мы пришли в их столовую, и весь лётный состав молча встал, приветствуя нас. Я  не приукрашиваю, так оно и было. Нас, лётчиков АДД, принимали тогда чуть ли не  как космонавтов. А у Цховребова однажды не хватило  сил дотянуть до основной  цели, пришлось бомбить запасную цель.

       И учитывая то, что мы оба с Сашей были одинаково сильными физически, нас соединили в один экипаж. А Федоренко с Цховребовым перевели  в лёгкомоторную авиацию.

        Ещё физически очень сильный был  в полку лётчик  Володя Киселёв, несмотря на то, что худой и длинный. Он и лётчик был классный, их в полку только трое было самых  опытных, которые выделялись среди всех – Саша, Володя, и ещё одного я забыл, как зовут. Вот они трое стоят у знамени полка, когда полку присваивали звание гвардейского.

       Отец показывает мне фотографию.

       … Эти строчки я написала утром 10 –го мая. Писала, даже не предполагая того,  что будет дальше, а дальше… я в окно увидела почти бегущую в больницу  сестру (больница была рядом с моим домом) и поняла, что с отцом неладно.  … Год после  тяжёлой болезни и смерти мамы он чувствовал себя очень плохо. А минувшую зиму  поправился. Ещё первого мая, когда приехали в гости внуки, мы все вместе  праздновали, жарили шашлыки, день был солнечный, мы вначале установили  стол на  солнце, потом начали перебираться  в тень, он  пересел последним, подтрунивал над  нами, - эх, вы, слабаки, солнца боитесь.  Выглядел  гораздо  моложе своих лет, ему незадолго исполнился 81 год, шутил, здоровый румянец лежал не его помолодевшем, похудевшем, сбросившем старческую одутловатость лице. На  9 - ое  мая, впервые в жизни он не пошёл на парад, хотя чувствовал себя вполне сносно. После парада  я решила пойти к нему, думала попробовать разговорить его воспоминаниями о забавных случаях фронтовой жизни. Достала из погреба его  любимый яблочный компот и перед выходом машинально заглянула в телепрограмму.  Уже полчаса по «России» шло «Чистое небо». У меня как камень навалился на сердце. В этом фильме артист Евгений Урбанский  проигрывал один к одному отцову военную биографию. Жизнь до того, как сбили его  самолёт и жизнь после. Сорок лет назад, когда отец в первый и единственный раз смотрел  этот фильм, он, молодой тогда, крепкий мужчина не  мог  сдержать слёз. Об этом мне  рассказывала мама ещё тогда, сорок лет назад.

       … Я зашла в коридор, в доме громко работал телевизор, отец уже  расстроенный предстоящим развитием знакомого сюжета, распахнул дверь, вышел мне навстречу,  недовольным голосом сказал: - Не мешай мне смотреть кино, взял компот и пошел в дом. Мне бы зайти  и выключить телевизор, пока ещё Урбанский рассказывал о звёздном  часе отца.  Но зная властный характер его, я оробела и пошла домой. И в тот день, боясь беспокоить его, не пошла к нему…  Я думаю, не один фронтовик в этот день  расстался с жизнью. Весь год наше телевидение  крутит боевик за боевиком, а в день Победы, как соль на рану, - нате, ветераны, смотрите, - один за другим показывало военные фильмы, молодёжь  их не смотрела, она была на улице, а смотрели одни старики.

       …Яблочный компот, полбанки, так и остался в коридоре недопитый.     

       Отец в пожилом возрасте всегда по-детски радовался вкусными вещами, приготовленными дома. И особенно любил компот  из яблок  и маринованные арбузы. Я, когда приносила  зимой их, то, чтобы доставить ему  удовольствие напоминанием о его не знающем всю жизнь простуд организме, будто забывая об этом, каждый раз  говорила:

       - Только ты смотри, арбузы холодные, с мороза, ты сначала подержи их  в доме, и ешь понемногу.

      На что он, довольный отвечал, - ну конечно, понемножку. Буду есть сейчас холодные и всё сразу.

       Когда я в последний раз незадолго до этого  принесла ему арбузы, он, увидев плавающие в маринаде розовые ломти, нарочно равнодушно сказал, - Это ты не  последние мне  принесла, а то если последние – не возьму.

       - Я себе оставила, а это из последней банки. Одну я вчера нечаянно разбила, свалилась с верхней полки бутыль и прямо на арбузы.

       Он аж крякнул от такой потери:

       - Лучше бы ты ещё что-нибудь разбила!

       А я загадала на следующий год сделать побольше консервов  из яблок и арбузов, чтобы отец поел их вволю, и в  мыслях не допускала, что они могут не понадобиться отцу.

       …Мать его, моя бабушка Феня, планируя что-то на будущее, всегда говорила: - На тот год, кто живой будет… И помню я в детстве прямо отторгала эти слова, зачем она так говорит, куда могут деться любимые  люди, не война ведь.

      15  мая  отец умер. Умирал мучительно, спазм так  сдавил горло, что он не мог глотать воду, но его организм упорно сопротивлялся смерти. По молодому ещё красивая и сильная, не  тронутая возрастной деформацией кисть руки, всё время  пыталась, как за  ускользающую жизнь, ухватиться за что то.  Говорить он не мог  и только вместе с хрипом из некогда могучих лёгких вырывались  слова  …война… Товстоус.

       Полтора месяца наш степной край изнывал от жары, не было дождя. К вечеру же, в день похорон, поползли тяжёлые точи, у меня в какой то другой, отрешенный  плоскости сознания мелькнула мысль, - Ну вот, даже природа заплачет. Но тяжёлое небо  проронило только несколько крупных скупых капель, хотя гром грохотал всю ночь, будто  тучи хотели  и не могли пролиться дождём, и лишь под утро ураган умчал гром, молнии и тучи дальше в изнывающую от жажды степь.  Как же отцу хотелось  перед смертью воды!

       Лёгкие у отца и его командира были такие, что даже на высоте 8000 метров  они не надевали кислородных масок, хотя положено было обязательно надевать маску  с 4500 метров.

       Отец показывал мне фотографии, на которых полку вручают гвардейское знамя. Вот командир полка Василий Иванович Морозов принимает знамя, вот он целует его, вот знамя уже держит как лучший стрелок полка Саша Товстоус – невысокий, с будто влитой в плечи крепкой шеей, а вот справа от него – высокий, тонкий похожий на современного десятиклассника – акселерата на школьной линейке – Володя Киселёв  с  трогательно торчащей из грубого ворота шинели худой  мальчишечьей шеей. Выражение склонённого с высоты роста юного лица такое, будто он говорит, - Ну что ж раз поставили меня сюда, постою, но в упрямо сжатых губах застыло другое – «А ни на какое место я больше не согласен, буду летать так, что буду стоять только здесь!» А вот  и весь полк – лётчики, штурманы (или как их называли друзья по фронтовому братству – штурмана), стрелки-радисты, механики. Это весна 43-го года. Сколько же их, двадцатилетних пацанов – не доживёт до Победы! Вот справа  - комиссар Безбожный. Он уже много после войны, в 87-ом году, отметил свой 80-летний юбилей. Об этом я узнаю из письма механика экипажа отца Хмелёва, - «Василию Митрофановичу скоро 80 лет, надо бы поздравить старика, порадовать.» В одном из писем его есть такая строчка «Горжусь тем, что мне посчастливилось воевать  в вашем с Сашей Товстоусом экипаже.»

       Не знаю, отвечал ли отец на письма Хмелёва или нет, всё-таки  не откажи тогда мотор, их бы не сбили, но на одном  конверте чётким, мелким, с размашистыми росчерками почерком отца написано – Хмелёв Алексей Маркелович, видимо  собирался написать, да время ушло. Но я думаю, что он считал своего механика виновным. Когда отец рассказывал мне о том, как у них при взлёте отказали все  приборы, и пришлось  садиться с бомбами, я спросила, - А может, приборы отказали, потому что недалеко была Курская магнитная аномалия, или виноват техсостав?   Он ответил, - Какая там аномалия, какой техсостав! Это техника,  и она в любой момент может оказаться непредсказуемой.  В последние годы он не писал ни кому. Я говорила ему, напиши, узнай, как они там. Он отвечал, - Не хочу. – Боишься? – Боюсь, - Давай я напишу. – Не надо! Товстоус и Рухтинов ведь были старше его на 3 года, и в последних письмах жаловались на здоровье: у Рухтинова два раза был инсульт, Товстоус почти ничего не видел, у него было +14 зрение. Но это в письмах 10-летней давности.  А в письмах 70-80 х годов такая энергетика, особенно у Товстоуса, который вёл переписку обширную с боевыми друзьями, и они писали ему. Из одного  такого письма я узнала, кто был у них стрелком, когда они сели с бомбами.

       …»Во 2-ую эскадрилью, которой командовал Тонких Г.С. я в составе экипажа Марочкина Михаила Петровича прибыл  в начале мая 1942 г. в село Ногино. 21 июля 1942 г., возвращаясь на аэродром, самолёт врезался в лес и сгорел вблизи стоянок и землянок технического  состава  нашей эскадрильи. Я остался жив. Лейтенант Марочкин, стрелок Пенкин Гена и штурман лейтенант Тарарака Виктор погибли. Первые двое похоронены в селе Ногино, а Тарарака Виктор умер в госпитале г. Рязани, где и был похоронен. После моего выздоровления я был включён в экипаж  Сафонова Владимира в качестве воздушного стрелка и некоторое  время летал в составе этого экипажа. Число и месяц я теперь не помню, помню только, что во время второго боевого  вылета за ту ночь мы вернулись  на аэродром не выполнив боевое задание, и при посадке с бомбами (экипаж весь остался жив) самолёт (голубая пятёрка) полностью был деформирован и его списали. С ним я случайно встретился в 1946 году на аэродроме  в Пхеньяне, когда летел с Китая в отпуск. Он летел на «Дугласе» и взял меня в Пхеньяне и доставил на один из аэропортов на Дальнем Востоке. Александр Иванович! Наш 836 авиаполк в составе 113 авиадивизии после Берлинской операции был своим ходом переброшен в Монголию и принимал участие в войне с Японией. После войны мы перебазировались в город Дальний (Китай).

       После убытия с нашего полка Сафонова А. я остался без экипажа. Как я попал в экипаж, которым командовали Вы, Александр Иванович, я сейчас не могу вспомнить. Но твёрдо знаю, что я  летал  не боевые задания  в составе Вашего экипажа и что был случай, когда Вы, Александр Иванович, посадили  самолёт с бомбами и всё было хорошо. А не был ли в то время в составе Вашего экипажа  стрелок-радист Солопов Василий?...

       Илья Ивановский 15.1.83г»

       Так что вот так, по письмам, и нашёлся один из стрелков экипажа отца. Везунчик! Один из этого экипажа уцелел, когда самолёт разбился, два раза садился с бомбами! Судьба!

       Вот строки из письма Рухтинова.

       …Посылаю на память фотографию о 30-летней годовщине полка. (То есть это 73-й год). Жаль, что не удалось тебе быть на ней. Приехало в этот раз больше, чем на 25-летие. Был Морозов с Еленой. (Елена – врач из  их медсанчасти, они поженились с Морозовым ещё во время войны). Начали утром в гарнизоне с официальной части и закончили поздно вечером в лесу за городом. Всё было поставлено хорошо, все чувствовали себя непринуждённо, ну, а мы, старики, встретились по фронтовому, с чувством былой дружбы. (А «старикам» было тогда по 50 с небольшим лет). На другой день нас, человек 10-15 собрались в ресторане, что около дома Котляревского, мы с тобой там были, и пообедали. После этого собрались у меня и продолжили встречу. Саша Товстоус, Борис Дрозд с женой  и Костя Панов всё  время были у меня.  …Когда все уехали, в доме стало пусто, впечатление такое, как будто приснилась  наша молодость, а после пробуждения остались только воспоминания о прошедших годах.  …Теперь хочу написать по личному твоему вопросу, то есть о 21 сентября 1943 года. В приказе написано, что за образцовое выполнение боевых заданий наградить – и далее идёт список – Антонов, Водопьянов, Киселёв – и ты – гвардии лейтенант Фомичёв Василий Иванович. Приказ опубликован  в газете «Красный сокол» №114 (266) за 24  сентября 1943 г. Обратись  в наградной отдел».

       Отец обращался. Ему пришло подтверждение о награждении его орденом и о вручении. С орденом «Красного Знамени» на гимнастёрке отец  и опал в плен. О многом говорил врагам этот орден… О том, например, что его хозяин успел побомбить пол Европы. Таких пленных, как отец, немцы придерживали для обмена. Придерживали крепко – овчарки, колючая проволока под током. Но всё – равно убегали от туда, ставя на карту жизнь. Убегал и отец. Не повезло. Догнали. Долго ему ещё по ночам снились  прерывистое дыхание овчарок, их мёртвая хватка. Об этом в молодости рассказывал маме, а та - мне ещё в школьные годы. Из первой своей поездки в Полтаву отец привёз книгу А. Воробьёва, где автор описывал, как они с отцом и ещё несколько лётчиков готовили побег, как бежали, и как их догоняли и догнали немцы. До поездки в Полтаву отец не знал о существовании этой книги.

       А Антонов, в одном списке с отцом представленный к «Красному Знамени» - командир Рухтинова. Это с ним отец летал  под Ленинград, когда Рухтинов болел. Был он лет на десять старше отца. В поздравлении  с Новым 1993 годом Рухтинов напишет: «Не стало Саши Антонова. Мы его, старики, проводили, хотя осталось нас немного».

       Счастливая военная судьба у Антонова и Рухтинова. Всю войну в одном экипаже, потом до пенсии служили в одном полку. И старший ушёл из жизни раньше младшего.

       С Киселёвым отец встретился в Полтаве на 40-ой годовщине полка. На пикнике  тот стал рассказывать, какая роскошная  охота у них на сайгаков. Отец ему, - ты говори, да тормози вовремя, я родился  и живу в самых сайгачных  краях.

       - А где это?

       - Да ты должен знать Котельниково, там крупный военный аэродром, так я в 50 километрах оттуда.

       - Вот это да! Так я же и живу в Котельниково, и авиаполком там  и командовал!  Ну, ты мне всю малину испортил,  так, значит, ты сайгаков видел, и теперь я ничего и не привру.

       Из дальнейшего разговора выяснилось, что жена Киселёва  работала заместителем экономиста у внучки Пимена Андреевича Ломакина, которая была отцу почти как сестра, муж же которой, друг отца по послевоенной недолгой работы в Котельниково, не раз привозил на рыбалку к нам офицеров полка. Но возил их по заповедным  местам обычно мой дедушка – заядлый рыбак, наверно, поэтому в разговорах тогда не всплыло имя командира полка.

       Вот так встретились нынешние соседи – вчерашние однополчане на далёкой стороне. И сфотографировались они – отец, Киселёв и Рухтинов вместе. Киселёв – посередине, по сравнению с моим немаленьким отцом – громадный, с борцовской шеей и скрещенными кувалдами рук. А улыбка та же, что и на фото сорокалетней давности, улыбка состоявшегося  человека, - Я везде был и буду первым!

       Отец потом говорил мне, - Если б я знал, что Киселёв в Котельниково командир полка, сколько я бы мог привезти оттуда ненужных ему  и необходимых школе вещей!

 

       Вот запись моего  последнего разговора с отцом о войне от четвёртого мая 2003года.

       Я утром проводила дочку-студентку в Ростов, а накануне она пришла от дедушки, где делала в доме генеральную уборку перед Днём Победы и сказала, что дедушка ей очень интересно рассказывал про гостиницу «Мечта пилота».

       Убирала она дом сначала дедушкин и бабушкин, затем только дедушкин лет я десяти. Делала это с удовольствием не только от самого процесса уборки, когда в её ловких руках всё начинало блестеть чистотой, но и от обычно заканчивающихся уборку бесед с чаепитием, поэтому, когда она шла туда убирать, то возвращалась, обычно, домой только через несколько часов. Дочка очень хотела быть похожей на дедушку во всём, в том числе и внешне, но только кисть руки у неё и была похожа на дедушкину – с тонкими, удлинёнными пальцами. А большие пальцы у них обоих были необычными для такого строения – они были  с широкими плоскими ногтями, и  подушечки пальцев были выгнуты в сторону и кверху. Больше ничего общего в их облике не было. И поэтому, когда она хотела подчеркнуть, что она дедушкина внучка, она с раннего детства выставляла большой палец вперёд и говорила: - «Вот смотрите, я дедушкиного роду!»

       Эти их разговоры выльются у неё в 5-ом классе в сочинении: «Что я знаю о жизни дедушки в годы Великой Отечественной войны»: - «Когда дедушке исполнилось восемнадцать лет, их перевозили в Сещу в Белоруссию. Там их переучивали. Их учили самих водить самолёты, улетая на большие расстояния. Вылеты обучения были утром в четыре часа. Однажды вылетели пять самолётов в том числе самолёт дедушки. Им дали команду найти на местности маленький посёлок. Полёт был удачный, но, когда, радуясь, они  летели обратно, перед ними стал грозовой  фронт высотой двенадцать тысяч метров. Три самолёта решили пройти  напрямую, но их  разбило грозой и экипажи погибли. Тогда остальные самолёты решили обойти его, что было нелегко».

       Так вот проводив дочку, я пошла к отцу. - Что это ты за гостиницу «Мечта пилота»  рассказывал вчера Марине – спросила я.

       Он засмеялся, - Да, был такой случай. Мы стояли тогда в Чугуеве, под Харьковом. Нам с Сашкой поставили новые моторы, надо было их облетать пять часов и мы вылетели с ним на не боевое задание. Я проложил маршрут, а нам передают, что наша база закрыта, садитесь на запасной аэродром во Ржев, а Ржев только  четыре дня как освободили. Утром, мол, погода разъяснится, и дадим добро на взлёт. Нам на аэродроме предложили переночевать в ангаре.  Нашли мы этот ангар, на нём надпись большими буквами свежей краской – «Гостиница  «Мечта пилота»». Видно под впечатлением пребывания в этой гостинице её  сделали только что какие-то остряки. Зашли мы туда, там нары с соломой, на них немцы спали. Подгребаю я солому под голову, а она, как живая, разъезжается. Утром проснулись – воротники наши вместо жёлто-коричневого стали белые, поняли мы, что это вши, прыгаем, а под нами бело. Прилетели к себе, только приземлились и попали в руки БАО – батальона авиационного обслуживания. Амуницию всю с нас сняли и повезли парить в баню. 

       Гостиница гостиницей, а слова – мечта пилота – он говорил  нередко, особенно, когда бывал в хорошем настроении, например, за праздничным столом,  нахваливая какое-то блюдо, - Эх, не салат, а мечта пилота! 

       Немного о том, как их кормили на фронте, я знала с детства. Например, что на бортпаёк в полёт им  давали шоколад и сыр,  что шоколад он не любил  и обменивал на сыр. А чем  ещё  и как кормили, я расспросила  отца недавно. Мне это было интересно узнать.

       - Летали мы ночью, а день у нас свободен от вылета, с утра отоспались немного, и в столовую, на обед. Спали мы постоянно очень мало, только молодые  наши  организмы могли вынести это. Большая физическая нагрузка от длительных полётов и короткий сон компенсировались хорошим питанием. В столовой  стол был сервирован на четыре человека, обслуживали нас гражданские официантки. Вначале нам давали на порцию вечером и утром по 40 граммов  масла, и   когда так масло давали, то мы его всё съедали. А потом стали ставить на стол миску с хлебом и в вазочке масло, ешь, сколько хочешь. Так вот, вольное масло почти никто уже не ел. Всё время на закуску стояли очень хорошо замаринованные или засолённые грибы. Таких вкусных грибом я потом никогда не ел. Ты не пиши об этом, - попросил отец, - ведь не все поймут, почему нас так кормили, ведь, например, техников наших кормили гораздо хуже.

       -Поймут, - отвечаю я, - сколько лет прошло после войны, чувство голода у большинства, переживших войну, притупилось.

      ПРОДОЛЖЕНИЕ.

Друзья сайта
  • Академия МАИСТ
  • ВОЛГОДОНСК
  • ДОНСКОЕ ВЕЧЕ
  • ДОНСКОЕ ВЕЧЕ+
  • Статистика

    Онлайн всего: 1
    Гостей: 1
    Пользователей: 0

    Copyright MyCorp © 2024